Спортивный портал

Фoтo: из aрxивa «СЭ»

Бoрис Пoстoвский — шaxмaтный чeмпиoн СССР пo пeрeпискe, сeкундaнт Вaсилия Смыслoвa — сeйчaс живeт в Бoстoнe.

 

Oн рaсскaзaл мнoжeствo интeрeсныx истoрий o вeликиx грoссмeйстeрax — Миxaилe Бoтвинникe, Виктoрe Кoрчнoм, Миxaилe Тaлe, Гaрри Кaспaрoвe.

 

СКВEР

 

— Eсть у нaс книжкa — «КГБ игрaeт в шaxмaты»…

 

— У мeня тoжe. Грoссмeйстeр Бoрис Гулькo вручил. Я в нeй фигурирую.

 

— Нe тoлькo вы. Вoт фрaзa: «КГБ были зaвeрбoвaны Пeтрoсян, Пoлугaeвский, Вaгaнян, Крoгиус, Рoшaль…» Знaли oб этoм?

 

— Нaсчeт «зaвeрбoвaны» — рeзкoвaтo. У всex вызывaлo вoпрoсы — пoчeму, к примeру, Якoв Эстрин бeскoнeчнo лeтaeт зa рубeж? Нeкoтoрыe дaжe говорили — «он майор КГБ». Я думаю — не без того. Скорее всего, просто увидев что-то, обязан был сигнализировать. А может, получал поручения важнее. Что был «завербован» сам Петросян… Вряд ли.

 

— В ком нет сомнений?

 

— Вот Крогиус на огромную должность начальника управления попал 50-летним, не будучи членом партии. Тут же в нее вступил. Думаю, имел некоторые обязательства. Сотрудничал. Рошаль был все время пресс-атташе, летал куда-то, выступал против Корчного… Наверное, сама должность подразумевала сотрудничество. Ко мне тоже обращались!

 

— Как это выглядело?

 

— Садились в сквере на Гоголевском бульваре под окнами шахматного клуба. «Борис Наумович, вы часто ездите. С гроссмейстерами знакомы. Нас интересуют настроения…» Агитировали, чтоб стал осведомителем. В каком-то смысле.

 

— В самом прямом, нам кажется. Что отвечали?

 

— Всегда — одно и то же: «Я совершенно не по этой линии». Напрочь отказывался! Хотя беседовали со мной люди авторитетные.

 

— Как остался Корчной — помните?

 

— Еще бы! Я главный арбитр в Киеве на студенческих Играх. Уступил свой «люкс» в гостинице «Москва» Тайманову, жил со всеми участниками в университетском общежитии. В 6 утра стук в дверь. Елки-палки — что стряслось?! Студенты перепились или подрались? На пороге Фима Столяр, председатель шахматной федерации ленинградского «Буревестника»: «Виктор остался!» — «Какой Виктор? Где?!» — «Корчной…» Шепотом! Фима слушал «Голос Америки», там передали.

 

— А Гулько, желавшего в Израиль, из Союза долго не выпускали.

 

— 1979 год. Гулько и его жена Аня Ахшарумова должны играть за сборную Москвы на Спартакиаде. Главная сила моей команды — молодые, забойные, оба чемпионы СССР!

 

— Она тоже сильная шахматистка?

 

— Не то слово! Единственная, которая побеждала всех великих грузинок. Ботвинник ее уговаривал: «Куда ты собралась? Станешь здесь чемпионкой мира!» Отец татарин, мать — еврейка. Такая смесь дала выдающийся талант. Как у Каспарова — армянско-еврейская смесь. Приехав в Америку со своим незаконченным физкультурным образованием, выучилась на банковского работника. Сейчас на высокой должности.

 

— Так как их прессовали в СССР?

 

— Готовимся к Спартакиаде, сбор в доме отдыха «Правда». Приезжает эта пара. Соревнования настолько значимые, что им уделяли внимание горком КПСС. На предыдущей Спартакиаде Москва финишировала пятой, надо было отмазываться. Едва я заикнулся, что Гулько не имеет квартиры — сразу: «Мы поможем!»

 

На сборе Боря подмигивает: «Пойдем, погуляем». Ну, пошли к озеру. Как обухом по голове: «Мы вчера подали заявление об отъезде в Израиль». А я для Гулько бился за квартиру. Задабривал каких-то чиновников, книжки для их детей возил. Боря меня еще одергивал: «Да не нужно…» Я значения не придавал, а теперь-то все стало понятно.

 

— Реакция?

 

— Мысль мелькнула — не допустят их и до Спартакиады. Но виду не подал: «Я ничего этого не слышал. Сбор 12 дней. Работай спокойно». А через два часа меня срочно зовут к телефону — чиновник из спорткомитета, Давидсон. Международный арбитр по баскетболу. Но занимался и шахматами.

 

— Англичанин?

 

— Ага, «англичанин». С отчеством Наумович. «Вы должны срочно отчислить Гулько и Ахшарумову со сборов. Они подали заявление на выезд». Отвечаю — не я их зачислял, не мне и выгонять. Вот подпишите приказ — все будет сделано. Хотел моими руками их убрать! Тот разозлился, швырнул трубку.

 

— Дал приказ?

 

— Нет. От Спартакиады их отстранили, но самое интересное — квартиру в Строгино я им пробил! Процесс был уже необратим! Наверняка установили прослушку — но это вопрос второй.

 

— Что ж их не выпустили?

 

— Были уверены — будет помогать Корчному. Думаю, проконсультировались у Карпова на этот счет. Гулько тогда мощно играл. Вдобавок закончил факультет психологии. Корчному мог реально помочь.

 

ГУЛЬКО

 

— Гулько в Союзе голодовки объявлял.

 

— Не раз. Чтоб привлечь иностранных корреспондентов. Но не помню, чтоб хотя бы до легкого истощения себя довел. Как-то навестил их. Неожиданно звонок в дверь — явился Гаврилин, новый зампред спорткомитета СССР. Бывший главный редактор «Красной Звезды». Я с ним пересекаться не хотел — затих в соседней комнате.

 

— Зачем приехал?

 

— Уговаривать остаться. Но это уже бесполезно было, люди столько лет лишения переносили. Их бы и Андропов не переубедил. Знаете, почему у Гулько родилась идея уехать? В 1978-м был со сборной на Олимпиаде в Буэнос-Айрес. Тот единственный случай, когда наша команда Олимпиаду не выиграла. Главным тренером был Антошин. В Аргентине запил. Уже забывал — кого поставить играть, кого предупредить… Натыкается в лифте на Бориса: «Ты же сейчас играть будешь!» — «Как?!» В команде разброд и шатания. А когда проиграли венграм, надо было на кого-то списать поражение.

 

— На Гулько?

 

— На Гулько, которого туда отправили как чемпиона СССР, и Полугаевского. Его Антошин недолюбливал, называл «Лева из Могилева»…

 

— За что?

 

— Лев — чудесный, робкий человек. Вот за эту боязливость! В общем, решили на двух евреев все спихнуть. Гулько понял: притеснения будут серьезные, надо валить из страны. А не выпустили! Оставили в Союзе, играть почти не давали. Изредка пускали в чемпионат Москвы.

 

— КГБ узнал, что вы по гостям ходите?

 

— Выхожу от Гулько, вызываю лифт — а на площадке стоят два молодых человека. Одеты неплохо. Сразу ко мне: «Ваши документы» — «Вы кто такие?» — «А вы кто?» Говорю: «Я Трунцевский». Как раз лифт подошел — ныряю туда и уезжаю.

 

— Что за Трунцевский?

 

— Арбитр из «Динамо». Умер за два месяца до этого. На следующее утро звонок из КГБ: «Борис Наумович, что ж вы так с нашими сотрудниками… Срочно загляните на Лубянку» — «Съезжу в командировку и зайду» — «Нет, сперва к нам. Мы и решим, стоит ли вам куда-то ехать».

 

— Как вас вычислили?

 

— Описали наружность, видимо. Никакой слежки я не чувствовал… Посадили писать объяснение. Я все выложил: сотрудники наглые, не представились. Этот чекист когда-то прикарманил мои талоны на питание и суточные, когда меня не выпустили в Париж. А французы простодушно всё выдали, не убедившись, приехал ли я. Может, совестно ему стало, потому и выгородил: «Ладно, сейчас не будем вас наказывать. Но в дальнейшем себя так не ведите».

 

— Гулько в Америке стал набожным. Пропадает в синагоге, издал двухтомник «Мир еврея».

 

— Сначала после поездки в Израиль в религию ушел его сын. А потом и Борю затянуло. В середине 90-х прилетел на турнир в Москву, спросил: «Могу у тебя пожить?» — «Разумеется. Но почему не в гостинице? Организаторы все оплачивают…» — «Мне нужна кошерная еда. Привез с собой, буду сам готовить». Так и делал. Каждый день молился. Когда наступал шабат, не отвечал на телефонные звонки, отказывался записывать ходы во время партии.

 

— Кто-то за него писал?

 

— Да, рядом специально ставили человека. Возможно, и кнопку на часах за Гулько нажимал… Самым религиозным из гроссмейстеров был Самуэль Решевский. Вундеркинд, уже в восемь лет давал сеансы одновременной игры. До появления Фишера считался главной звездой сборной США. Я помню Решевского на турнирах в Советском Союзе. Здесь ему во всем шли навстречу. Водили в синагогу, готовили кошерную еду, которую тоже привозил с собой. Разрешали играть по субботам после захода солнца, причем в ермолке.

 

— Как и Гулько?

 

— Вот Борю в ермолке за доской не видел. Со временем начал писать статьи на религиозные темы, глубже погружаться в этот мир. Я-то от него страшно далек. Гордиться тут нечем. В этих учениях содержится громадный пласт культуры. Но все прошло мимо меня. Вообще-то набожные люди счастливее тех, кто ни во что не верит.

 

— Вы полагаете?

 

— Конечно. Я — атеист. Понимаю, что после смерти не будет ничего. А у верующих хотя бы сохраняется надежда. Но в 80 лет меняться уже поздно.

 

— От шахмат Гулько отошел?

 

— Да. Я убедился в этом еще в 2004 году, когда был капитаном сборной США на Олимпиаде в Испании. Стартовали ужасно. Особенно плохо выглядел Гулько, на которого я очень надеялся. В какой-то момент не выдержал: «Боря, раз игра не идет, будешь сидеть в запасе и за нас молиться!» А остальным сказал: «Братцы, зачем вы сюда приехали? Играете слабо, в море не купаетесь. Давайте теперь так: партия заканчивается — и на пляж. Затем ужин, прогулка по набережной. И крепкий сон!»

 

— А они?

 

— Удивились. Мне еще Ботвинник говорил: «Беда многих гроссмейстеров в том, что ни о чем, кроме шахмат, не думают. Отыграли партию — сразу в ресторан. Пожрали, выпили водочки, вот и все восстановление».

 

— Как надо?

 

— Мало кто знает, что за партию шахматист часто теряет около двух килограммов. После такой работы, наоборот, нужно очистить организм, вывести шлаки. Побыть на свежем воздухе, заняться фитнесом, поплавать. И ты снова как огурчик.

 

В Испании ребята стали прибавлять, с двадцать восьмого места поднялись на третье! Мы бы зацепились за медали, если б не сплав в последнем туре. Две команды из бывшего СССР раскатали договорняк, выдавив нас за черту призеров. Но все равно считаю тот результат своим высшим тренерским достижением.

 

— Более весомым, чем четыре победы на Олимпиадах со сборной России?!

 

— Да! Тогда в сборной США не было звезд, по рейтингу даже в десятку не попадала. Четвертое место для этой команды — огромный успех.

 

АВОСЬКА

 

— Почему вы решили эмигрировать?

 

— О, это целая история. Заболел тесть, потерял зрение. В 1994 году его сестра, которая жила в Штатах, выслала приглашение. Он об Америке слышать не хотел. Мы с женой все-таки сходили в посольство, получили документы на выезд. Но переубедить тестя не смогли. Как оставить слепого старика одного? Вопрос закрылся.

 

А в 1996-м сборная России выиграла Олимпиаду в Ереване. Я подумал: выплатят премиальные — и махну в Америку. Осмотрюсь. Разрешение-то оформлено. Ну а жена позже присоединится. Вдруг выяснилось — денег нет. Наверное, руководители федерации или спонсоры где-то прокручивали. В те годы такие фокусы были в порядке вещей.

 

— О какой сумме речь?

 

— Это сегодня за золото на Олимпиаде шахматистам дают десятки тысяч долларов. Нам платили гораздо меньше — и только за первое место! Занял второе — уже не премия, а дырка от бублика. Я понимал: если рвану в Штаты, денег точно не увижу. Надо ждать. Наступил 1997-й. Федерация с горем пополам рассчиталась. И тут скончался тесть. После похорон решили с женой лететь вместе. Но в посольстве нас завернули.

 

— Почему?

 

— Умер главный заявитель. Жене сказали: «Какие теперь основания для отъезда? Близких родственников в Соединенных Штатах у вас нет. Вот у вашего отца — были…»

 

— Огорчились?

 

— Просто выкинули эту идею из головы. Нет так нет. Дальше 1998 год, Олимпиада в Элисте. За победу нам обещали по десять тысяч долларов. На церемонии закрытия подошел Андрей Селиванов, президент федерации. Вздохнул угрюмо: «Что делать, Борис Наумович? Дефолт, сейчас такую сумму отыскать нереально…» — «Хотя бы по пять тысяч заплатить сможете?» Селиванов просветлел: «Ну, конечно! Пять — совсем другое дело. Прям камень с души свалился».

 

— И что?

 

— Когда через год ни копейки не получили, гроссмейстеры выступили с открытым письмом. Селиванов решил, что организовал это я, и снял меня с должности главного тренера. А в 2000-м Олимпиада в Стамбуле. Обзвонили ребят — все играть отказались: «Вы что, смеетесь?! С нами до сих пор за Элисту не расплатились…» Селиванов помчался к Александру Жукову, тот успокоил: «Я с ними поговорю».

 

— Поговорил?

 

— Спросил при встрече: «Ребята, какие у вас условия?» — «Первое — до вылета в Стамбул должны получить призовые за предыдущую Олимпиаду. Второе — тренером будет Постовский». Жуков позвонил мне. Обрисовал ситуацию, пообещал найти спонсора. На сбор с командой я не поехал, ждал денег.

 

— Всё без обмана?

 

— Разумеется. Жуков — человек слова. Договорился с Потаниным, которого я тоже знал. Он неплохой шахматист, играл за МГИМО в студенческих соревнованиях. Вечером накануне отъезда вызвали к Потанину в банк. Это в районе трех вокзалов. Вынесли пять пачек по десять тысяч долларов. Оказалось, деньги еще и на женскую сборную. А у меня — ни машины, ни охраны.

 

— Как быть?

 

— Я в панике. Но деваться некуда. Завернул доллары в газету, положил в авоську и двинул к метро. Вы не представляете, что я пережил, пока от «Комсомольской» добрался до своего дома на «Бауманской». Весь взмок. Потом обзвонил шахматистов: «Пусть родные утром приезжают в аэропорт, там передам деньги». Не тащить же в Стамбул 50 тысяч долларов!

 

— Логично. Но какое отношение эта история имеет к Америке?

 

— Часть призовых я потратил на ремонт в квартире. Что лишний раз подчеркивает — никуда уезжать не собирался. Начало 2001-го провел на турнирах в Линаресе и Монте-Карло. 1 апреля прилетел в Москву, вытащил телеграмму из ящика. Прочитал с изумлением: «Ваша американская виза истекает 30 мая».

 

— Вот так поворот.

 

— Со временем всплыли подробности. После смерти тестя наши бумаги в посольстве не ликвидировали, а заморозили. Мало ли — вдруг появятся основания для отъезда. Там же все по квотам. Когда в конце 2000-го не набралось нужного количества людей, вспомнили про нас. Но о том, что с января открыта виза, почему-то никто не сообщил.

 

— Времени оставалось в обрез.

 

— Мы даже московскую квартиру продать не успевали. Я подумал: «Раз судьба дает такой шанс, надо воспользоваться». Ну а если что-то не понравится — всегда могу вернуться. Правда, возникла маленькая проблемка.

 

— Какая же?

 

— Меня уже назначили главным арбитром международного турнира в Астане. Это интересно и престижно. Там участвовали сильнейшие шахматисты во главе с Каспаровым и Крамником. Я отправился к Дворковичу-старшему.

 

— Отцу Аркадия?

 

— Совершенно верно. Говорю: «Володя, делаю тебе подарок — поедешь вместо меня главным арбитром в Астану. Но есть нюанс». Дворкович напрягся: «Какой?» — «Бегом к стоматологу!» С возрастом много зубов потерял.

 

— Вставил?

 

— Естественно. Нельзя же допустить, чтоб вместо меня беззубый арбитр приехал. В мае Дворкович с новой челюстью улетел в Астану, а я с женой и тещей — в Штаты.

 

— У вас там пенсия?

 

— Откуда? На пенсию мы не заработали. Зато есть медицинская страховка, пособие — около тысячи долларов. Столько же у жены. Не шикуем, но на жизнь хватает.

 

СКРИПОЧКА

 

— До развала Советского Союза вы были председателем шахматной федерации могучего общества «Буревестник».

 

— Наша команда выигрывала все, включая Кубок европейских чемпионов! Потому что играли за нас Смыслов, Тайманов, Балашов, Разуваев, Гулько, Юсупов, Александрия, Ахмыловская… А мое председательство — чистая случайность!

 

Конец 1975-го, в Москве сужу мемориал Алехина. Звонит вечером Бонч-Осмоловский. Изумительный мужик — мастер спорта по шахматам и боксу, доцент Энергетического института, председатель «Буревестника». Давай, говорит, завтра проведем заседание. Небольшое, на часок. Провели. Среди ночи звонок — его жена: «Михаил Александрович умер». При вскрытии оказалось — у человека пять микроинфарктов. Ему дважды зарубили защиту докторской. Это и повлияло. Вот председателем «Буревестника» и выбрали меня.

 

— Вы сами занимались наукой.

 

— Чем я только не занимался! Даже скрипочкой — еврейский же мальчик! Отец, который в 1935-м переехал из Бердичева в Москву и строил метрополитен, выдал: «Пианино купить не можем, да и некуда в бараке ставить. А вот детскую скрипку, «четвертушку», вполне…» Мне уже было 10 лет. Показали знаменитому профессору из Большого симфонического оркестра. Тот задумался: «Со слухом беда. Зато чувство ритма — прекрасное! А память какая — ноты запоминает сразу!» Так я и продолжил пиликать. Был у меня преподаватель Бугаян. Не выдерживал 45 минут урока.

 

— Класса игры не выдерживал?

 

— Нет, выпить хотел. Выбегал из подъезда — а рядом рюмочная. Наливают 50 грамм водочки, вручают котлету. Хлоп, и бегом назад. К концу школы я не так уж плохо играл! А обычную школу в то же самое время окончил с золотой медалью. Хотя евреям тогда медали вешали крайне неохотно.

 

В МГУ меня не взяли. Слово «еврей» не произносилось — но подразумевалось: «Молодой человек, не советуем терять время…» В Бауманский на закрытый факультет, связанный с ракетами, тоже. Предложили другой — «тепловые гидравлические машины, насосы и гидротурбины».

 

Параллельно играл в шахматы, быстро стал капитаном сборной Бауманки. Потом друзья из авиационного института к себе перетащили. Я ректору предложил — что ж мы шахматистов, умных ребят, не заманиваем? Тут же всю юношескую сборную Москвы приняли в МАИ. Вскоре команду МГУ обыграли. Стали чемпионами Москвы с отрывом. Помню, приходила ко мне заниматься дочка Янгеля…

 

— Академика?

 

— Ну да. Человек уровня Королева. Мировая величина. Девочка тоже исключительно соображала. Симпатичная, живые глаза, похожа на отца. Через год объявляет: «Все, больше не могу» — «Что случилось?» — «Мне разрешили одновременно учиться в МАИ и МГУ. Шахматы уже не потяну…» Со временем и я о них забыл.

 

— Почему?

 

— На заводе Илюшина чертил в натуральную величину сечения крыльев для Ил-62. Сдували его с французской «Каравеллы». Не столько в шахматы я там играл, сколько в футбол за цех. Казалось, первенство завода важнее всего на свете. Еще пили регулярно. Спирта было навалом.

 

Отыграешь матч цеховой командой, идешь в душ — стоят болельщики с чекушками. Наливают граненый стакан, протягивают. С черным хлебушком и парой килек. Попробуй не взять. Выходишь из душа — тебе второй стакан вручают. Хорошо, надолго я там не задержался.

 

— Куда перешли?

 

— В НИИ электронных вычислительных машин, а оттуда на полигон в Капустин Яр — заниматься отладкой программ для комплексов противовоздушной обороны. Как-то летели из Внуково на Ил-14, вижу: пилот наш — легендарная Валентина Гризодубова! Я понять не мог, как в кабину войдет? Она была невероятно толстая!

 

«БУРЕВЕСТНИК»

 

— Капустин Яр — ничего секретнее быть не может.

 

— Условия нам создали шикарные — но как работали! Часов по 15 в сутки! От перегрузок ходили, шатаясь. А зарплату получали на уровне профессора.

 

— Четыреста рублей?

 

— Даже больше! За все приплачивали. За секретность, за то, за это…

 

— Стимул не проболтаться.

 

— Проблемы возникли в 1976-м, когда за границей остался Корчной. Вызывает меня заместитель директора по режиму, начинает вилять: «Вы знакомы с Корчным?» — «Его вся страна знает!» — «Он вам может письмо прислать…» — «Ну так что? Я, не открывая, доставлю это письмо прямо вам! А сейчас мне некогда, сотрудники ждут. Еще будут вопросы — вы их запишите, я вам тоже в письменном виде дам ответ».

 

— Дерзко.

 

— А это бывший генерал КГБ. Ему не понравилось! Замечаю — мои помощники ездят за границу, надо было с противовоздушной обороной помогать странам «народной демократии». Меня же не выпускают. Начал терять интерес к профессии. Решил поискать что-то спокойнее по вычислительным центрам. Запрашивают предыдущее место работы — узнают зарплату: «Да у нас начальник центра получает меньше!» Говорю, что согласен на 200 рублей — еще хуже. Сразу мысль: ага! Он хочет уйти от секретности, выждать и свалить в Израиль. Так ничего и не нашел.

 

— Куда пристроились?

 

— В «Буревестнике» говорят — давай к нам, тренером по шахматам. 120 рублей ставка, будешь числиться при стадионе — еще 60. Плюс талоны на питание, сборы постоянные. На носу Всесоюзные игры молодежи. Утвердили меня старшим тренером сборной Москвы. Вот так полностью переключился на шахматы.

 

В 1977-м при «Буревестнике» под руководством Смыслова открыли школу для одаренных детей. Через три года я обратил внимание на Сашу Чернина. Затем отец его подошел, попросил, чтоб с ним занимался. Мальчишка талантливый — но абсолютно бабушкин!

 

— То есть?

 

— Закармливала его пончиками в Харькове. Тот вокруг стадиона один раз пробежать не мог. Как-то проводили сбор в Подольске. Рядышком в отдельном домике штангист Василий Алексеев жил. Съедал больше, чем все мои шахматисты. Однажды умял яичницу из 12 яиц, взялся за мясо. Потом отправился к директору: «Вырезка ужасная! После такой и килограмма не поднимешь!»

 

— Ваши не жаловались?

 

— Нет. Говорю Чернину: «Ты весишь 78, живот выпирает. За 12 дней должен сбросить шесть кило. Все упражнения будешь выполнять за мной…»

 

— Удалось?

 

— К концу сбора пробегал 10 километров и весил ровно 72! Как соображать стал после этого — сказка! Михаил Гуревич, известный гроссмейстер, по сей день вспоминает: «Я такой скорости мысли никогда больше не видел». Знаете, в чем эффект?

 

— В чем?

 

— У человека межклеточные пространства забиты шлаками. Мешают всему! А мы за счет обильного потоотделения организм расчистили. Были гении вроде Миши Таля — которые никаким спортом не занимались, а режим нарушали. Но таких единицы.

 

Так вот, после этого сбора Чернин обыгрывает гроссмейстера Гаврикова, выходит в турнир претендентов. Я должен лететь с ним во Францию. Все туда отправляются со своими тренерами. Уже паспорт мне оформили, провели инструктаж, билет куплен. Приезжаю в Спорткомитет. Вдруг слышу: «Позвонил Крогиус, начальник Управления шахмат. Сказал, чтоб вам экипировку не давали».

 

— Чернин улетел без вас?

 

— Ему сказали, что меня после пришлют, дня через три. Но к Саше сразу явился тот самый человек из КГБ, отобрал мои суточные, пять тысяч франков, талоны на питание. Французы выдали на двоих — у них же записано: «Чернин и Постовский».

 

— Куда дел?

 

— Отгадайте. Чернину же сообщил: «Вот Борис Наумович прилетит — мы ему все отдадим…» До сих пор «отдают»!

 

— Что ж вас не выпустили?

 

— Видимо, в последний момент решили: раз там играет антисоветчик Корчной, нужно усилить бдительность. Кого снять с пробега? Чернин — дебютант, никто на него ставку не делает. Не тренера же Таля отцеплять?

 

— Вы сбежать-то могли?

 

— Да что вы! Мне в Союзе хорошо жилось, антисоветчиком не был. Обычно у людей появляются такие мысли, когда не устроены. А я всегда был успешным, при деле.

 

— Как сыграл Чернин?

 

— Сначала упустил победу в шикарной позиции над Тимманом. Следом проиграл Талю. Я позвонил: «Саша, ты в нервозном состоянии, сейчас начнешь «отыгрываться». Мой совет — делай ничьи! Приди в себя!» Он прислушался, пошли ничьи. Потом обыграл канадского гроссмейстера и набрал 50 процентов очков. Отличный для него результат после такого удара.

 

— Как сложилась судьба?

 

— В 1992-м уехал насовсем в Венгрию. Стал тренером.

 

СМЫСЛОВ

 

— Самый удивительный ваш ученик?

 

— Василий Васильевич Смыслов!

 

— Господи. Чемпион мира, который старше вас на 16 лет?

 

— А это история! В 1981-м его после длительного перерыва допустили к участию в супертурнире в Москве. Результаты давно упали, человеку 60 лет. Рейтинг слабенький, но все-таки москвич, чемпион мира, Смыслова любили в ЦК… А народ ведь как относится? Если ты идешь вверх — вокруг тебя толпа. Когда ты с ярмарки, люди разбегаются. Ну какой смысл помогать Смыслову? Нет перспективы!

 

— Это понятно.

 

— Внезапно звонок, Смыслов: «Борис Наумович, мне нужна ваша помощь. Только вы меня спасете!» Я напряг мозги, вывернулся наизнанку. Проанализировал все его партии Смыслова за предыдущий год. Играли тогда пять часов, на 40 ходов. Чувствую, мелькнула закономерность — до какого-то момента Василь Василич играет, как в былые годы. А на пятом часу начинает «мазать»!

 

— Устает?

 

— Да. Говорю: «Считайте, что у вас всего два часа. Вашим соперникам надо дольше думать, они ж не понимают шахматы так, как вы. У вас рука умнее их головы — а ловят великого Смыслова на цейтноте!»

 

Однажды его спросили: «Что для шахматиста главное при подготовке?» Василь Василич прищурился: «Когда идешь на партию, у тебя должно быть хорошее настроение». Но как добиться этого, не уточнил. Я же придумал ход.

 

— Какой?

 

— За два часа до начала партии готовил Смыслову в своем гостиничном номере теплую ванночку для ног. Добавлял соли, хвои, целебных трав. Включал его любимого Моцарта или Шопена. Василь Василич садился в кресло, закрывал глаза и балдел минут сорок.

 

— Какое место занял в 1981-м?

 

— Разделил второе место с Каспаровым и Полугаевским. Проиграл лишь победителю — Карпову, черными. Вечером заглянул в мой номер: «Борис Наумович, ради бога простите!» — «Что такое?» — «Бес попутал! Подумал, что надо мне обязательно Карпова обыграть. Вот и зевнул…»

 

Смыслов был очень набожный. В Сочи лучшей гостиницей в те времена считалась «Приморская». Когда он приезжал на сборы, там уже ждал роскошный «люкс». Василь Василич морщился: «Борис Наумович, мне бы что-то поскромнее. Но с видом на церковь». И перебирался в «Ленинградскую». Номер маленький, зато из окна просматривались маковки храма.

 

— Как мило. Смыслов еще прекрасно пел.

 

— Просто превосходно. Исполнял романсы, арии из опер. Он же в начале 50-х прослушивался в Большом театре, первый тур прошел. Потом люди из ЦК вмешались. Мол, певцов у нас достаточно, а шахматистов такого уровня — единицы.

 

— Детей у него не было?

 

— Только сын от первого брака Надежды Андреевны — Володя Селиманов. Тоже шахматист, в 21 год покончил с собой.

 

— Кажется, из-за того, что неудачно выступил на юношеском чемпионате мира в Канаде.

 

— Это не главная причина. В Канаде он познакомился с девушкой, влюбился. При первой же возможности хотел снова поехать, но все были категорически против. Володя выбросился из окна.

 

— К концу жизни Смыслов практически ослеп?

 

— Да. Отслоение сетчатки, операция не помогла. Участвуя в ветеранских турнирах, он уже с трудом различал фигуры. Что не мешало побеждать и сочинять этюды. Ему помогал Олег Перваков. Говорил, Василь Василич всё просчитывал в уме.

 

Кстати, и у Ботвинника с годами зрение упало катастрофически. При этом физически оставался невероятно силен. В 70 лет держал уголок! Спокойно поднимал стул одной рукой за переднюю ножку, оставляя сиденье в горизонтальном положении. Когда Ботвиннику исполнилось 75, позвонил ему на дачу, хотел поздравить. Мне ответили: «Михаил Моисеевич плавает на байдарке». Я обомлел.

 

— Это же он укорял Смыслова за то, что медленно ходит?

 

— Точно! Дело было в Вороново, на моих глазах. Вышли после завтрака на прогулку. Смыслов — вальяжный, руки за спиной. Через минуту Ботвинник завелся: «Василь Василич, ну нельзя так! Быстрее надо двигаться!» Смыслов взглянул снисходительно: «Михал Моисеич, я же заслуженный мастер спорта. Куда мне спешить?»

 

— Какие фразы Таля помнятся?

 

— 1987-й, Львов, матч против венгров в Кубке чемпионов. Таль выступал за команду «Труд» и смеялся: «Борис, как это возможно — Таль играет за «Труд»? Таль и труд — вещи несовместимые!» А познакомились мы в 1957 году, в Москве. Миша приехал с мамой в шахматный клуб на Гоголевском. В свободную минуту присел за рояль. Играл изумительно, хотя родился с тремя пальцами на правой руке.

 

Я не был близким товарищем Таля, больше общался с его тренером Александром Кобленцом. Когда жил возле Рижского вокзала, даже отсылал ему через проводников бородинский хлеб. Кобленц обожал такой, а в Латвии не продавали. Интересно, что умер он в городке, который так и называется — Кобленц.

 

— Где это?

 

— На западе Германии. Туда в свое время сбежал его сын скрипач. В 90-е Кобленц к нему перебрался… Я всё допытывался: «Как же ты упустил Таля? Почему давал столько свободы — которая его и погубила?»

 

— Что отвечал?

 

— «Мишенька — это такой талант… Его нельзя трогать, в чем-то ограничивать…» К сожалению, многие пользовались слабостями Таля, любили погулять в ресторане за его счет. Он был добрый, великодушный. Вечером в кармане тысяча рублей, а утром на такси нет.

 

КОРЧНОЙ

 

— Когда вас особенно поразил Корчной?

 

— Могу рассказать. Я никогда не видел его таким, как в 1996-м в Вене. Играет белыми с юным Крамником. Смотрю — позиция у Володи безнадежная. Как в хоккее — заперли в зоне, выйти не может, но есть лишняя пешка. Корчной вот-вот дожмет, хотя времени уже маловато. Вдруг предлагает ничью.

 

— А Крамник?

 

— Размышляет минуты две и… делает ход. Корчной в цейтноте, начинает нервничать. В итоге сдается. После чего нависает грозно над Крамником и голосит: «Молодой человек, о чем вы думали, когда я ничью предлагал?! Понимали же, что у вас провальная позиция!» Володя растерянно: «Виктор Львович, да я не видел, где сразу проигрываю…» Корчной продолжает бушевать: «Но вы же понимали, что у вас все плохо! Не могли не понимать!»

 

— Расстались врагами?

 

— А вот и нет. Выпустив пар, засел с Крамником часа на два. Разбирали партию, анализировали варианты. Корчной — вспыльчивый, импульсивный, но истина в шахматах для него важнее всего. Как у Пастернака: «Во всем мне хочется дойти до самой сути».

 

— Почему Корчной не стал чемпионом мира? Чего не хватило?

 

— Везения. Появился бы Карпов чуть позже… Анатолий — талантище, однако не стоит забывать, что с какого-то момента на него работала вся шахматная элита страны. Фурман, Геллер, Таль, Зайцев, Балашов, Разуваев. Подключали Петросяна, Полугаевского… Виктор Львович о такой поддержке не мог и мечтать. А сколько гонений пережил при Советской власти! Но он волевой и самокритичный. Помню, рассказывал: «Уже чемпионом Советского Союза осознал, что у меня проблемы с эндшпилем. Так год не играл, а долбал этот проклятый эндшпиль!» Когда переехал на Запад, бросил пить, курить, занялся йогой.

 

— У кого из шахматисток были секундантом?

 

— Нане Александрии помогал. Она же из «Буревестника». В 80-е играла в Дубне матч с Ириной Левитиной. Звонит: «Борис Наумович, завтра у нас выходной. Помогите! Игра не идет, не могу ни спать, ни есть…» Наутро мчусь на электричке в Дубну. Говорю: «Надеваем лыжи и катаемся до тех пор, пока не проснется аппетит».

 

— Долго?

 

— Часа два по лесу круги нарезали. Хотя лыжи и ботинки были ужасные. Наконец простонала: «Я проголодалась…» — «Отлично. Первая задача выполнена. Теперь в ресторан. Жуй, глаза не начнут слипаться». Пообедала, заснула. На следующий день выиграла партию, так все и наладилось. Время спустя играла с Майей Чибурданидзе. Вновь звонок: «Мне совсем тяжело. Приезжайте…»

 

Прилетел в Тбилиси, целый день гуляли, катались на фуникулере. Развеялась, приободрилась, начала выигрывать. Так мне стали угрожать! Пришлось в Москву вернуться.

 

— Кто угрожал?

 

— Болельщики Майи. Думаю, она об этом и не знала. С ней у меня великолепные отношения. Рассказать, как отмечал ее двадцатилетие?

 

— Обязательно.

 

— 1981-й, Вильнюс, финал чемпионата СССР. Жил на одном этаже с Чибурданидзе и Давидом Бронштейном. 17 января около полудня стук в дверь. На пороге Бронштейн с бутылкой коньяка. Вглядываюсь в этикетку — мать честная, 20 лет выдержки! «Давид Ионович, откуда?» — «В Москве купил. Сегодня Майе как раз двадцать исполняется. Пойдем…» — «Да неудобно. Я без подарка». Тот не растерялся: «У тебя есть хорошие шахматные книжки? Вот и подари».

 

— Так и сделали?

 

— Да. Дверь открыла ее мама, Нелли Павловна. Бронштейн говорит: «Мы пришли поздравить вашу дочь». Мама обрадовалась, достала сыр, помидоры, еще что-то быстренько нарезала. Майе тоже налили, но к рюмке, кажется, не притронулась. А мы втроем хлопнули за ее здоровье. Коньяк оказался божественным.

 

ПЕРЕПИСКА

 

— Мы слышали — память у вас феноменальная.

 

— Память что надо. Особенно на числа и телефоны. Спросите меня — когда родился Стейниц?

 

— Как интересно. Когда?

 

— Я вам отвечу: 14 мая 1836-го! Правда, до гроссмейстера Юры Балашова мне далеко. У него была фантастическая память. Мог между делом сказать: «Эту партию Шпильман сыграл в таком-то году, такого-то числа. Был вторник, третий тур…» А следом — всю партию наизусть. Но Балашов крепко закладывал — и память постепенно ушла.

 

— В 1980-м вы стали чемпионом СССР по переписке. Как втянулись в диковинное соревнование?

 

— Когда вернулся в шахматы, решил — надо и самому поиграть! Считал, шансов нет. В Союзе куча опытных «переписочников». Те сидят, анализируют партии круглые сутки, а я разъезжаю по сборам и соревнованиям. Я и судья, и секундант. То у Гулько, то у Разуваева…

 

— Как-то готовились?

 

— Перед финалом изучил редкую книгу на английском языке — «Четыреста лучших партий Корчного». На ней базировался. Доходило до смешного — иногда думаю: спрошу-ка совет у какого-нибудь гроссмейстера. В Баку показываю позицию Разуваеву и Гулько: «Вот играю с азербайджанцем. Быстро гляньте, чтоб мне не заморачиваться…» Те веселые ребята. Ходи, говорят, вот так.

 

— Удачно?

 

— Передаю ход. Через два дня получаю ответный — а мы такой даже не рассматривали! Позиция моя становится почти безнадежной, тяжелофигурный эндшпиль. А это полуфинал, проигрывать нельзя. Кое-как спас партию. Затянул ее так, что азербайджанцу надоело — сам предложил ничью.

 

Или случай — играю с сильным мастером из Омска. У меня выигранная позиция, только выбери вариант. Вдруг вижу на доске неописуемую красоту — побеждаю, жертвуя ферзя! У меня эйфория. Посылаю ему ход — получаю обратный. Чуть инфаркт не хватил, честно вам говорю.

 

— Просмотрели что-то?

 

— Прохлопал! Из выигранной позиции моя теперь просто чуть лучше. Понимаю, что сойду с ума, если немедленно не оставлю эту партию. Предложил ему ничью, тот был поражен: «Почему? У тебя же хорошая позиция». А я и сейчас уверен — правильно сделал. Она бы мне жизни не дала. Играли-то месяцами. Тот чемпионат шел года два.

 

— Ничего ж себе.

 

— Люди сидели и работали, как компьютер. Перебирали тысячи вариантов в поисках лучшего хода. Часто были партии высочайшего класса по глубине! Их изучали! А для шахматистов-инвалидов вообще отдушина. Чемпионом я стал — но с приключениями. Играл в турнире такой шахматист — Бодиско.

 

— Звучит, как музыка.

 

— Опытный переписочник! Возглавлял команду МИИТа. Там много шахматистов. Мне после рассказывали — они целыми днями штудировали партии в поисках лучшего варианта для него. Бодиско интересуется: «Как у тебя позиция с Барсовым из Узбекистана?» Да ничего, отвечаю. У меня лишняя пешка. Реализовать сложно — но постараюсь. Потом сыграл с ним вничью. Чемпионат завершается, я неожиданно для всех становлюсь чемпионом СССР. Тут начинаются чудеса!

 

— Какие?

 

— Звание «мастер» давали за первые три места. Этот Бодиско — четвертый, пролетел. Написал «телегу» в ЦК КПСС: «Постовский сплавил партию. Подарил Барсову пол-очка, имея лишнюю пешку…» Из ЦК такие бумаги всегда спускали вниз: «Разобраться!» Так создали специальную комиссию!

 

— Что постановила?

 

— В ней был Игорь Зайцев, с которым мы играли в студенческие годы. Тот же Смыслов. Пришли к выводу, что претензии Бодиско необоснованны. Тогда комиссии создавали по любому поводу. Один раз был уникальный случай!

 

— Расскажите же.

 

— Рига, чемпионат СССР. Я помогаю Чернину и немножко Сергею Смагину. Хожу в гости к Мише Талю — он жил на улице Горького, дом 20. Смагин неплохо играет. В последнем туре откладывает партию с Бухути Гургенидзе в выигранной позиции. Если побеждает — попадает в число участников межзонального турнира. Говорю: «Все ж покажи Марку Дворецкому, внимательно посмотрите. Чтоб без сюрпризов» — «Да ну, какие сюрпризы!»

 

На следующий день при доигрывании Сергей что-то упускает — партия вновь откладывается. А уже закрытие турнира, время поджимает! Тут Гургенидзе заболевает, на доигрывание выйти не в силах. Что делают?

 

— Отдают победу Смагину.

 

— Правильно! Даже вопросов быть не может. Внезапно выясняется — при ничьей в этой партии в межзональный турнир выходит не Смагин, а Балашов. Приятель Севастьянова, председателя федерации СССР.

 

— Что сближало?

 

— Севастьянов — ярый болельщик Карпова, а Балашов — тренер Анатолия. Создают комиссию. Авербах, Смыслов, еще кто-то…

 

— Что делать?

 

— Оценивать позицию. Против всех законов. Находят какой-то ничейный вариант, при котором «нельзя выиграть». Присуждают ничью. На межзональный в Мексику летит Балашов.

 

— Медаль чемпиона по переписке вам почтой прислали?

 

— Почему это?

 

— Раз ходы оправляли по почте.

 

— Ах, в этом смысле… В федерации торжественно вручили! Причем сразу две медали — большую и малую!

 

— Бывало, что конверт с ответным ходом надолго задерживался?

 

— Конечно. Некоторые на почте мутили, ставили не тот штемпель. Но я этим не грешил, не был профессионалом в переписочных делах. Люди-то играли десятками лет, знали фокусы. Могли на почте договориться.

 

— Что это давало?

 

— Дополнительное время! На ход отводится три дня. Получил письмо сегодня, а на почте ему поставят — через пять дней. Ходы присылали на специальных открытках, они продавались в шахматном клубе на Гоголевском. Были очень сильные переписочники — не будучи классными шахматистами!

 

— Универсалы случались? Чтоб и там, и здесь на уровне?

 

— В молодые годы Керес увлекался перепиской. Алехин играл, Константинопольский. Считалось, полезно для изучения дебютной теории. Но я разок поучаствовал, выиграл и оставил это дело.

 

— Раз люди скандалили и мухлевали — значит, был денежный приз?

 

— Никакого.

 

— Сейчас все это умерло естественным путем?

 

— Да. С появлением компьютеров потеряло смысл.

 

ГАРИК

 

— С Каспаровым в Америке пересекаетесь?

 

— Нет. Он в Нью-Йорке, я — в пригороде Бостона. Разве что по скайпу поздравляем друг друга с праздниками. У нас всегда были хорошие отношения. Помню, как впервые увидел Гарика…

 

— Где?

 

— В Риге на юношеском первенстве СССР. Ему было двенадцать, играл уже прилично. На стуле при входе в зал сидела мама, Клара Шагеновна, страшно нервничала. Спустя два года, в 1977-м — чемпионат страны, первая лига. В турнире участвовало 18 шахматистов, главная премия — восемьсот рублей. А в высшей лиге — четыреста!

 

— Странно.

 

— Всё из-за Карпова. Заявил, что 18 гроссмейстеров — перебор. Вот 16 — в самый раз. Это ударило по призовым. 14-летний Каспаров на высокий уровень еще не вышел. Каждый день бегал в «люкс», где жили Разуваев, Гулько и я, анализировал партии, сыпал вариантами. А через год выиграл отборочный турнир в Даугавпилсе и стал самым юным шахматистом в истории высшей лиги СССР.

 

— В сборной при вашем участии он дважды побеждал на Олимпиадах. Ладили?

 

— Да. Хотя разные были моменты. Вот 1994 год, Москва, Олимпиада. Раньше на собраниях команды в «люксе» Каспарова неизменно присутствовала Клара Шагеновна. Я же это сразу пресек: «Гарик, у нас мужской коллектив, мамы здесь быть не должно».

 

— Как отреагировал Каспаров?

 

— С пониманием. Тогда в гостинице «Космос» одновременно с Олимпиадой проходил конгресс ФИДЕ. За три тура до финиша в день выборов президента международной шахматной федерации мы встречались со второй российской командой. Капитаном был Смагин. Каспаров никак не мог определиться — вроде и сыграть хочет, и на конгрессе надо быть. Это пик его противостояния с Кампоманесом. Ближе к полуночи я принял решение. Зашел в «люкс»: «Гарик, завтра не играешь» — «Что?!»

 

— А вы?

 

— Приобнял: «Тихо. Ты пойми, нельзя усидеть на двух стульях. Иди на конгресс. Что, вторую сборную без тебя не обыграем?!» Каспаров смягчился: «Борис Наумович, как скажете, так и будет». Однако матч не сложился. Я ненадолго вышел из зала, когда туда заскочил Каспаров. Оценив позиции, бросил хмуро: «Проигрываем 1:3…» Мне-то об этом позже рассказали.

 

Часа через два смотрю — ситуация действительно скверная. Крамник, играющий на первой доске со Звягинцевым, чувствует себя неуверенно, постоянно бегает вниз курить. Бареев под атакой. У Свидлера позиция чуть лучше. Иду к Крамнику: «Володя, хочу заключить четыре ничьих».

 

— А он?

 

— Выдохнул с облегчением: «Согласен». Я как рассуждал? Если кто-то проиграет, будет кипиш. А ничья и шансы на победу сохраняет, и без нервотрепки. Подошел к Смагину: «Давай ничьи на всех досках» — «Не возражаю». В те годы это разрешалось, капитаны могли договориться между собой. Боже, что наслушался вечером на собрании!

 

— В каспаровском «люксе»?

 

— Ага. Гарик уже не вспоминал, что сам-то прогнозировал 1:3. Которые я превратил в 2:2. Напирал на то, что я принял неправильное решение, и теперь отстаем от Англии. Та, разгромив Голландию, вырвалась вперед на пол-очка. Бареев ворчал, что мог отбиться, позиция была не опасная. Я ответил: «Ребята, вины с себя не снимаю. Возможно, поторопился. Но! Если вы считаете, что можно занять первое место на Олимпиаде, не победив Англию с Германией, то сильно заблуждаетесь. Обыгрывайте их — и мы чемпионы!»

 

— Удалось.

 

— Еще любопытный эпизод приключился в 1996-м на Олимпиаде в Ереване. Из-за плохой воды многие гроссмейстеры желудком мучились. А Крамник был вообще в чудовищном состоянии. То спина ныла, то головная боль. Ни одной партии не выиграл!

 

— Неужели?

 

— Девять ничьих! В день отдыха, перед матчем с Украиной, всей командой махнули на природу. Развеялись, выпили чуть-чуть коньячка. Лишь Каспаров никуда не поехал, сосредоточился на подготовке к партии с Иванчуком. Между прочим, из гроссмейстеров того поколения ставил Васю выше всех!

 

Возвращаемся в гостиницу, навстречу капитан украинской сборной, предлагает расписать ничью. «Сначала должен побеседовать с Каспаровым», — отвечаю. Поднимаюсь, объясняю расклад. Он в крик: «Да я почти сутки к Иванчуку готовился!» — «Гарик, ты же знаешь, никакая работа не пропадет. Тебе еще не раз с Василием играть. А здесь у всех ребят проблемы. Если есть возможность поберечь силы — почему бы не воспользоваться?»

 

— Оттаял?

 

— Тут же: «Поступайте, как считаете нужным». Гарика, конечно, на матч не выставили, сгоняли ничью без него… Для меня Каспаров не просто гений, но и великий труженик, который всегда нацеливался на максимальный результат. А сколько для шахмат сделал! Написал потрясающие книги — «Мои великие предшественники», «Дебютная революция 70-х», «Мой шахматный путь». Да только за это ему можно памятник поставить.

 

— Как себя чувствует Клара Шагеновна?

 

— Все нормально, живет в Москве. 19 марта поздравлял ее с 80-летием.

 

— Откройте секрет — вам-то что помогает так молодо выглядеть?

 

— Мой принцип — никому не завидовать. Радоваться каждому дню. Не зацикливаться на мелких неурядицах. Больше позитива!

 

— Этому Америка научила?

 

— Америка ни при чем. Я всегда был таким. Мне ведь в жизни часто везло. Взять случай в эвакуации. Осенью 1941-го с мамой и теткой ехали в эшелоне к отцу в Кемеровскую область. Хотели проститься, он на фронт уходил. По дороге я начал желтеть, поднялась температура.

 

— Высокая?

 

— 40-41! На первой же станции нас выкинули из поезда. Добрые люди приютили в деревне. Всякое лечение перепробовали — ничего не помогало. Угасал на глазах. В какой-то момент доктор сказал маме: «Ребенок умрет. Готовьте могилку…»

 

— Кошмар.

 

— Спасла меня бабка. Приготовила снадобье из детского кала. Через пару дней пошел на поправку. В начале 80-х снова повезло.

 

— Теперь что стряслось?

 

— Немело левое плечо. К разным врачам обращался — бесполезно. Потом оказался в Кисловодске вторым арбитром на матче Ахмыловская — Александрия. В этом городе находилась единственная в Союзе школа слепого массажа. Рекомендовали женщину, которая потеряла зрение во время войны — фугасная бомба разорвалась в руках. Десять сеансов — и я забыл о больном плече. На прощание предупредила: «Если не хочешь рецидива, надо отжиматься». С тех пор каждый день так и делаю.

 

— Когда-то бывший президент киевского «Динамо» Григорий Суркис нам сказал: «Сто отжиманий сделаю хоть сейчас». Под какую цифру сегодня подписались бы вы?

 

— Хм. Недавно Гене Сосонко стукнуло 74. Утром проснулся, поздравил его по скайпу, а затем отжался 74 раза. Была мотивация! В мае на юбилей Игорь Зайцев прислал мне чудесные стихи. Врезались в память строчки:

 

Встаешь почти что спозаранку

 

И крутишься до темноты,

Всем пенсионную поднимут скоро планку

Из-за таких вот живчиков, как ты!

 

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ, Спорт-Экспресс